*unser, нем. наш.
Как материальный, так и творческий аспект текста, несомненно является продуктом взаимосвязанных авторских интеллектуальных упражнений. При этом если обстоятельства складываются так, что в процесс вовлекаются иные агенты, помимо автора, символическое измерение текста больше не принадлежит его создателю, его область лишается автономии и свободы... Действительно, если авторство удержит существенную, отличную от просто нормальной в общем понимании, позицию, оно вернется к своей настоящей сущности, не извращенной и не подавленной.
Дэвид Скотт Кастан, «Shakespear after Theory»
Более четырех десятилетий после программного эссе Ролана Барта о смерти автора, Шекспир продолжает прекрасно жить в своих произведениях именно как автор. В поп-культуре, следующей романтической традиции, берущей начало в эпоху модерна, он часто фигурирует как sui generis «гениальный автор». С другой стороны, в текущем академическом дискурсе, он все чаще представляется как особая функция текстов, ему атрибутированных: он видится как подходящая и исторически детерминированная категория. В этом смысле Шекспир прекращает быть основанием своих тестов — он становится их эффектом. С тех пор как современные пьесы стали являться результатом сотрудничества, автор перестает иметь исключительную и выдающуюся роль, пьесы становится эффектом процессов продюcсирования, пропаганды и апроприации. Автор Шекспир является универсальным, удовлетворяющим спрос всех времен и регионов Британии, а также за ее пределами. Шекспир и его пьесы стали интерпретироваться диаметрально противоположно с начала семнадцатого века, и эти интерпретации создали свои культурные иерархии. В конце концов, это привело к столкновению британского и немецкого понимания Шекспира во время Второй Мировой войны. Понять эти моменты нам поможет обращение к программному труду Дэвида Скотта Кастана «Sheakspeare after Theory».1
Присвоение Шекспира
Различие между британской и немецкой апроприацией Шекспира обусловлено историей этих стран. Но с идеологических позиций мы найдем много одинакового. Мы можем рассматривать эту дуальность апроприации («Anneinumg») как одновременный встречный процесс интерпретирования Шекспировских пьес. С одной стороны, каждая интерпретация обусловлена текущим культурным контекстом, и , таким образом, является проецированием современных тенденций на интерпретируемое произведение. С другой стороны, все большая важность текстов Шекспира и значение его пьес влияют на настоящее, и могут модифицировать какие-то предыдущие устоявшиеся представления. Как и любое другое произведение искусства, пьесы Шекспира являются одновременно и объектом и субъектом апроприации. Автор Шекспир исторически и контекстуально детерминирован такой двусторонней активностью.
Как функция или миф текста, Шекспир бесконечно «вызывается» в процессе постановки его пьес. Выражение «Присвоить Шекспира», таким образом, является синекдохой-отсылкой к автору Шекспиру по мере того, как его пьесы становятся присваивающими и присвоенными одновременно. Оба этих явления вписаны в культурный контекст. «Шекспир» — это манифестация двуликого Януса культурного присвоения.
Задействование концепции двойного присвоения направлено на осознание трансцендентного и исторического при изучении Шекспира в любой заданный временной и культурный момент. В дополнение к этому, зарождение апроприации как явления, обусловленного культурой и временем, где пьесы Шекспира одновременно были объектами и субъектами, способствовало расширительному толкованию его пьес на грани злоупотребления авторскими текстами в своих личных, часто совсем нелитературных, целях. С одной стороны, работы Шекспира присваиваются всякий раз, когда они интерпретируются или когда к ним обращаются в дискурсивных или недискурсивных событиях. Когда Гамлет, Венецианский купец, Отелло или любая другая пьеса Шекспира ставится на сцене, она всегда подстраивается под определенный культурный контекст. С другой стороны, как и что можно присвоить из пьес Шекспира? Томас Хоукс утверждает, что слова его пьес мы используем для того, чтобы создать значение2 (дословно: «Шекспир не значит, мы значимы Шекспиром»). Для Хоукса «значение» — относительно и зависит исключительно от личности, интерпретирующей текст, нежели от самого текста, оставляя автора, таким образом, совсем за скобками. Нет европейского, немецкого или английского Шекспира, есть только местные Гамлеты, Отелло и венецианские купцы.
Хоукс, наверное, прав, перенося акценты с автора (или его замыслов) на читателя/зрителя в процессе создания смысла: замысел автора всегда субординирован со смыслом, который придает произведению читатель/зритель. Но значение никогда не бывает полностью произвольно. Нет никакого интеллектуального приобретения в точке зрения, что любой текст может означать все, что угодно. Даже если «Шекспир не значит», любой текст «Шекспира» (понимаемого как аффект или традицию) оказывает воздействие. Другими словами, как бы мы не воспринимали Шекспира в данный момент времени, мы сильно подвержены влиянию истории восприятия Шекспира, которая привела нас к этой точке. «Создание смысла» — не только частное дело между читателем и текстом, а также и социальное действие: значение текста и смысл, понимаемый читателем обязательно взаимопроникают и влияют друг на друга. Таким образом, Шекспир в 1940 г. оказался одновременно субъектом и объектом в борьбе двух национализмов — британского и германского.
Unser Shakespeare в Англии
Помимо книг, театральных заметок и других, относящихся к Шекспиру историй, большое количество статей в английской прессе военного времени было посвящено такой чувствительной теме, как присвоение Шекспира немцами. Читатели старшего поколения не могли не испытать ощущение дежа вю — такая же тематика была популярна во время первой мировой войны. С началом следующей войны вопрос встал с еще большей остротой, спровоцированный новостями о растущей академической и театральной популярности Шекспира в Германии или заявлениями немецких интеллектуалов о том, что Шекспир был на самом деле (духовно или даже этнически) германцем.
Идея девятнадцатого века о «немецком Шекспире» была энергично переработана в начале двадцатого века и стала доминирующей точкой зрения в немецком шекспироведении после прихода Гитлера к власти в 1933 г. Английская пресса с тревогой следила за этой экспроприацией. В день рождения Шекспира в 1934 г. в Веймаре прошло празднование семидесятилетия германского общества Шекспира (German Shakespeare-Gelsselshaft). Британская Morning Post писала, например, что «наши времена характерны тем, что Германское общество Шекспира ... заинтересовано в провозглашении «немецкости» (German-ness) Шекспира». Evening Standard в короткой статье, озаглавленной «Wilhelm Shakespeare» также замечает, что «не в первый раз Германия провозглашает Шекспира «подлинным немцем», и, похоже. сейчас он становится еще более подлинным немцем чем когда бы то ни было»3. Интересно (но не удивительно), что в таких статьях акцентировалась абсурдность того, что некоторые немцы действительно считают, что Шекспир не был англичанином. При этом не предпринималось попыток выяснить истоки происхождения подобных взглядов.
Общее отношение английской прессы относительно «онемечивания» Шекспира было, естественно негативным. В ответ на сообщения о множестве постановок шекспировских пьес в театрах нацистской Германии4, The Times писала в ноябре 1935 г.: «Любой, включая самого Дьявола, может найти в Писании что-нибудь пригодное для своих целей; любая страна, включая Германию, воюющую с Англией или Россию, воюющую с собственным обществом, может найти что-нибудь для себя в Шекспире»5.
Параллель между Дьяволом и политическим противниками Англии в 1935 г. (Германией и Россией) с одной стороны и между Библией и Шекспиром, с другой стороны, дает нам метафизическую картину Шекспира как окончательного автора, автора Писания. Картина, возможна, во многом инспирированная отсылками Бардольфа «к трем немецким дmяволам, трем докторам Фаустам» в произведении «The Merry Wifes of Windsor».
К 1940 г., однако, аккуратная формулировка разрушения Германией безупречного святого английского Шекспира, стала проблематичной. В марте 1940 г. The Times опубликовала небольшую статью, освещающую дебаты по поводу Шекспира в немецком ежемесячнике Гитлерюгенда «Wille und Macht». В Германии зазвучали анти-шекспировские голоса: «Шекспир более не является незаменимым потому что « настал день немцев» и «Нацисты должны думать о том, как обойтись без Шекспира»6. Основной аргумент этих статей состоял в том, что молодые национал-социалистические авторы пьес должны быть в более привилегированном положении нежели старый немецкий/английский бард. Эти неожиданные сомнения немцев в полусакральном статусе Шекспира бросили вызов вышеупомянутой британской концепции: является ли дьявол таким же злом как и прежде, если он уже не претендует на присвоение священного писания барда? И является ли писание Барда все еще священным, если оно больше не нужно Дьяволу?
Статья о Шекспире в издании «Wille und Macht», ежемесячник Гитлерюгенда. Berlin: Baldur von Schirach, 1940, 3. Sterling Memorial Library, Yale University.
В день рождения Шекспира в 1940 г. The Times публикует статью «Германия Шекспир», дающую более сбалансированную картину немецкого Шекспира. Сначала обсуждается культурный «долг», отданный немцами Шекспиру в восемнадцатом веке («когда Германия открыла Шекспира заново в середине восемнадцатого века, его пьесы имели неоценимое значение для освобождения немецкого духа от неверия в себя и от оков педантизма»). Далее в статье упоминается позитивный вклад в восприятие немцами Шекспира: «Германия, определенно, отдала этот долг, немецкие знатоки Шекспира, от Лессинга и Гете в восемнадцатом веке до Крейценаха и Шюкинга в двадцатом, помогли объяснить всему цивилизованному миру величие Шекспира; и в немецких театрах, от Шрёдера в Гамбурге в восемнадцатом веке до Рейнхарда в Берлине и многих других в двадцатом, Шекспир ставился так часто, как не ставился в Англии до последнего времени».7
Все эти позитивные моменты упоминаются здесь только для того, чтобы подчеркнуть глупость немецких предписаний заменить наследие Шекспира новой драматической традицией, создающейся молодыми и лояльными национал-социалистами, авторами и постановщиками пьес. Из статьи мы узнаем, что есть опасность замены постановок Шекспира в Германии новыми «героическими» пьесами нацистских авторов. Другие же английские печатные издания саркастически отмечали претензии немцев на то, что Шекспир, частично или полностью, принадлежит Германии. Также были статьи, призывающие «вернуть» Шекспира из Германии, авторы этих статей иронизировали над тем, что Шекспир больше не нужен немцам.
Одним словом, что бы Германия не делала с Шекспиром, все, в итоге, сводилось к абсурду — к такому выводу без сомения пришел бы современный читатель всех этих статей. А что касается самого Шекспира, его качества восходят к дихотомии «универсального» и «чисто английского». «Универсальность» означает что выведенные Шекспиром человеческие характеры и конфликты находятся над любыми культурными и историческими различиями. Подчеркнутая же принадлежность Шекспира к Англии защищает его место в национальном пантеоне как признак национальной гордости и славы. Любая похвала универсальности Шекспира в тоже время является гордостью за то, что он был англичанином. В этом классическом примере националистической апроприации, мы ясно видим, что «национальное» и «универсальное» не являются взаимоисключающими факторами, а наоборот, положительно усиливают друг друга. Ценность Шекспира в том, что его произведения также апроприируются вне Англии. Утверждения о том, что усилия немцев «присвоить» Шекспира были нелепыми легко опровергаются противоречивостью аргументов, приводящихся в этих статьях. Если Шекспир действительно универсален, он должен быть доступен также и для Германии. Если же немцы не могут или не хотят ставить Шекспира, потому что он «слишком английский», значит, он не универсален.
Unser Шекспир в Германии
Националистические колебания между частным как универсальным и универсальным как частным были характерными примерами восприятия Шекспира в национал-социалистической Германии. Те, кто был против Шекспира, были против не потому, что он был англичанином, а потому, что они не могли представить его как «достаточно немецкого». Первые атаки на драматурга начались в первые месяцы войны, однако быстро получили отпор со стороны различных сил, влиявших не культурную политику Германии. Решающей публикацией против недоброжелателей Шекспира стала Wille unf Macht, вышедшая 1 февраля 1940 г. В журнале была статья журналиста, переводчика и театрального исследователя Герберта Френцеля «Ist Shakespear ein Problem?» Френцель и его последователи, такие как писатель, драматург и художник Германн Бюрте, актер и директор Густав Грюнгерс и Рейхсдраматург (была у нацистов и такая должность) Райнер Шлоссер, автор статьи «Германский Шекспир» — все они приложили немало усилий, чтобы продемонстрировать, что Шекспир в Германии времен войны не является проблемой, а наоборот, немецкий Шекспир придаст еще больше вдохновения в момент войны с его презренной родиной — Англией.
Но что же на самом деле преследовала эта статья, каковы были ставки на эту беспокойную защиту Шекспира? Статья не упоминает никаких конкретных имен отрицателей его величия. Тем не менее, у параноидального читателя возникнет вопрос — зачем идеологам мощнейшей в то время национал-социалистической партии тратить время на то, чтобы убеждать молодежь Третьего Рейха в том, что Шекспир приемлем и даже достоин похвалы, не было ли оснований для того, чтобы множество немцев думали иначе? Сам вопрос «Проблема ли Шекспир?» и отрицание это проблемы дает повод для предположений о том, что для некоторых Шекспир действительно был проблемой. Потенциальные сомнения немедленно опровергались в одиннадцатистрочном редакторском вступлении «Шекспир 1940» на передовице: «В знак силы перед лицом врага, они могут и даже обязаны увидеть хорошее в нем и его настоящих достижениях, и отличать их из массы обвинений и проклятий. Они отделят достижения, потому что их природное чувство справедливости, зачастую подвергающее их опасности и одновременно открывающее им честь и свободу, никогда не позволит им разрушить или осудить эти достижения. Шекспир, как бы то ни было — великий рассказчик, который с большой насмешкой и склонностью к иронии изображал вероломную деградацию ценностей в Англии. Его большая любовь к «Человеку и Жизни» тесно относится и к нам. Мы не должны обходится без Шекспира в нашей литературе».8
В этой статье (подписанной маленькой «s», скорее всего, означающей главного редактора Бальдура фон Шираха, мы видим легкую форму «нострификации», признания того, что хотя Шекспир и принадлежит врагу, он также принадлежит и нам, плюс, — он велик.
Строфы из «Меры за меру»:
He who the sword of heaven will bear
Should be as holy as severe:
Should in himself to know,
Grace to stand, and vitrue, go:
More nor less to others paying
Then by self-offences weighing.
Shame to him whose cruel striking
Kills for faults of his own liking!9
Берешь меч божъего суда —
Так сам будь праведен всегда
И в поведении своем
Служи чистейшим образцом
И меряй меркою одной свою вину с чужой виной
Наместнику — позор тройной
Казнишь других? Позор и срам!
Судье, который скверен сам.
(пер. Осии Сороки, 1990 г.)
Мир вам!
Кому своей меч вручает Бог,
Быть должен так же свят, как строг:
Собою всем пример являть,
В чем чистота и благодать,
И мерить мерою одною
Свою вину с чужой виною.
Позор злодею, что казнит
За грех, что в нем самом сокрыт!
(пер. Татьяна Львовна Щепкина-Куперник.)
Слова герцога из конца третьего акта, как и любые другие цитаты Шекспира, выдернутые из контекста пьесы, представляются двусмысленным тезисом об ответственности сильного и опасности лицемерия. Относительно Шекспира, чьё cruel striking/Kills for faults of his own liking! (дословно — жестокое наказание убивает за собственные ошибки)? В процессе апроприации Шекспира кто тот, кто совершив эти ошибки, укоряет за них других?
В статье «Shakespeare ein Priblem?» Герман Френцель представляет Шекспира как «приемного сына » немецкой нации: «Так, англичанин Шекспир, благодаря такой долгой любви к нему, не воспринимается больше как чужой». Однако, Френцель предупреждает англичан, что «сила этой любви не должна быть неправильно понята как доказательство незаменимости и обязательности Шекспира в приемной нации». Продолжая метафору детей и родителей, он утверждает: «Есть культурные права, которых можно лишиться подобно тому, как права родителей, отказавшихся от детей или не заботящихся о них, существуют только как биологические, но не моральные».10 Следуя старинному топосу немецкого Шекспира, Френцель утверждает, что у Германии больше прав на Шекспира, чем у родной страны драматурга.
С другой стороны, Френцель подчеркивает, что Шекспир не является незаменимым для нации, которая его приняла: «Немецкий театр не понесет серьезной утраты, если он решит доказать в порядке эксперимента, что может существовать без Шекспира». В этом заключении автор статьи пытается представить сбалансированное положение вещей: «Нля нас, немцев, английский Шекспир — особый случай писателя, не задетого состоянием войны с Англией... Для англичан было бы резонным признать, что немецкое попечительство о Шекспире настолько благодетельно, что было бы безответственно его разрушать»11. Френцель представляет немецкую культуру как настоящий дом для Шекспира, где ему предоставлена защита. Профессор Вольфганг Келлер, президент Немецкого общества Шекспира (German Shakespeare-Gesselshaft) ставит вопрос о том, должно ли состояться празднование Общества в апреле 1940 г., ведь Шекспир был «сыном английской почвы», а Германия воюет в Англией. Для придания своей позиции убедительности, профессор цитирует немецкого поэта времен первой мировой войны Герхарда Хауптманна: «Нет народа, имеющего большие права на Шекспира, чем немцы. Персонажи Шекспира — часть нашего мира; его почва стала одной с нашей; и если в Англии он жил и похоронен, в Германии он по-настоящему живет».12
Во времена международных конфликтов, этот немецкий и в целом нордический Шекспир был задействован как символ немецкого гения и культурного превосходства. После вышеприведенной цитаты, профессор Келлер проводит параллели между нацистской Германией и Англией времени Елизаветы: «Шекспир не является ни современником британских политиков и крупных акционеров, ни человеком того же склада ума, что и они, сражающиеся с нашей Германской Империей. 350 лет назад он чувствовал священную гордость и страстную любовь к своей стране и своему народу — героической Англии, управляемой королевой Елизаветой. Этот авторитарная форма государства сейчас вспоминается как«старая добрая Англия» (merry old England). Но эта Англия умерла. Она была больше похожа на сегодняшнюю Германию, чем на ту демократическую, а, скорее, плутократическую торговую власть, управляющую Британской мировой империей сегодня. Елизаветинское «чувство жизни» (Lebensgefuhl) было героическим, милитаристским, молодым и амбициозным; жадным до действия и приключений. И именно Уильям Шекспир выразил это изначально немецкое «чувство жизни» наиболее прекрасным способом и сохранил его для потомков. Он дал нашей молодежи наиболее захватывающие и привлекательные примеры мужественности и женственности, храбрости и выносливости, правдивости и чести, добра и набожности, не зависящей от конфессии.13
Здесь Келлер комбинирует элементы старомодного национализма в духе «Шекспир живет в Германии» с боле философским шовинизмом в стиле Гундольфа, а также с прямыми отсылками к нацистской идеологии. В следующей части Келлер обращается к восприятию немцами всего того прекрасного, что они нашли в Шекспире (упоминая переводы Шлегеля-Тика и основание Немецкого общества Шекспира за 76 лет перед этим.) После этого, Келлер сравнивает (не без гордости) скудный репертуар шекспировского театра и отсутствие к нему интереса в Лондоне с большой популярностью его пьес в Третьем Рейхе. «Если Шекспир чаще играется и публикуется в Германии нежели в Англии, мы имеем все основания полагать, что, в этот исторический момент, Шекспир более жив в Германии, чем в Англии» — обращается Керрел к Немецкому обществу Шекспира. При этом Келлер замечает, что история более сложная, чем трюизм «Шекспир родился в Англии, следовательно он англичанин».
Шекспир, как минимум, на символическом уровне,14 также рассматривался как немецкий классический автор в немецком национальном пантеоне вслед за Гёте и Шиллером. «Шекспир» — феномен, детерминированный географически и исторически: продукт аппроприации локального Шекспира с течением веков. Как таковой, Шекспир никогда немедленно или прямо не возникал, а постоянно создавался и опосредовался различными культурными контекстами. С этой точки зрения, немецкая шекспировская традиция существенно отличается от английской. Эта разница обозначена, например, в статье The Times от апреля 1940 г., где ссылки на «немецкого Шекспира» от Лессинга и Гёте до Крейценаха и Германа, а также немецких театральных постановщиков от Шрёдера до Райнхарда. Выдает беспокойство авторов статьи фраза «в немецком театре,... Шекспир ставится с частотой, недоступной для Англии последних лет» . Это заявление обозначает растущую тревогу — в военное время Шекспир действительно был более популярен в Европе и, в частности, в Германии, чем в Англии.
Чей Шекспир?
Мы часто использовали фразу «unser Shakespeare», как символ консервативной, даже националистической манифестации «Мифа о Шекспире». Марджори Гарбер, например, задействует этот термин как отсылку к идеологическому фетишу: «Он, кто бы он ни был — фантазия первоначальной культурной целостности, последний рудимент универсализма: unser Shakespeare».15 Для нее, Шекспир последний «буксир ностальгии», последний бастион гуманистической традиции, и unser Shakespeare вызывает в воображении универсалистские апроприации Шекспира. Однако, как мы уже увидели на предыдущих примерах, «unser Shakespear» воовсе не значит «наш Шекспир» — глобальный универсальный Бард, а только специфический для немецкой традиции или «Shakespeare-Kultus». Сегодня Unser Shakespeare — всего лишь фраза, обозначающая общий тип немецкой апроприации Шекспира. Третий рейх, недолго думая, просто присвоил себе наследие великого драматурга. В то время как Гарбер подчеркивает вред натурализации и универсализации Шекспировского фетиша сообразно классу, гендеру и расе в контексте современных тенденций, существующих в Соединенных Штатах, она также высказывает аргументы против «неразличимой» шекспировской традиции и (как большинство других современных культурных критиков), обращается, таким образом к «оригинальной целостности», которая подразумевает равную универсальную и общую сущность Шекспира для всех.
Манифестации Unser Shakespeare в Англии и Германии показывают, что Шекспир всегда поставлен в историческом и культурном констексте: нет единого «Шекспира», только локальный и национальный. Естественно, возникают различные локальные апроприации и столкновения вокруг культурной иконы в повседневной практике интерпретации, постановок и обучения актеров исполнению пьес. Занимательный и поучительный пример такого конфликта между Unser Shakespeare и Our Shakespeare — история венгерского директора театра Артура Бардоша, который был приглашен поставить «Гамлета» в Англии 1949 г. В интервью BBC об этом опыте, Бардош пошутил «Конечно, это большая честь для меня, но, сказать по правде, это странно — слышать текст на английском, потому как я использовал оригинальную версию, переведенную Яношем Арани».16 Называя перевод Арани «оригинальной версией», Бардош лишний раз подтверждает, что оба Шекспира в его пьесах разные в разных национальных контекстах. Имея свои корни в другой истории, другом языке и другой традиции, английский Шекспир существенно отличается от венгерских или немецких переводов.
Существует платоническая модель, согласно которой, допускается существование идеального, настоящего текста Шекспира — и существуют выжившие издания конца шестнадцатого-начала семнадцатого века, в разной степени искаженные и оспариваемые шекспироведами. Конечно, желание Новых Библиографистов создать идеальный, аутентичный авторский текст Шекспира и «снять завесу печати с текста»17 — неправильно понято. Как подчеркивал Дэвид Кастан, «желание невинности и аутентичности, вызывает понимание, но оно возможно, неуместно» и приведет к «тоске по несуществующему».18 Шекспир существует через материальное воплощение его пъес, они существуют в их собственных вариантах, различных формах различных редакций, постановок и переводов. Шекспир — исторически и географически предопределенный «продукт энергии сотрудничества и обменов»
1 David Scott Kastsan, Shakespeare after Theory (New York: Routledge, 1999), 28-39.
2 Terence Hawkes. Meaning by Sjakespeare (London, Routlege, 1993). 3
3 "Claiming Sjakespeare for Germany", The Morning Post, Апрель 17, 1934 и "William Shakespeare" The Evening Standard, Фпрель 16, 1934. Также "Our niversal Poet", The Daily Telegraph, Aprel 27, 1934.
4 The Daily Express, Сентябрь 23 и 28, 1935
5 The Time, 29 ноября 1935 г.
6 "In Germany To-day: Waiting for Their Shakespeare", The Times, 30 марта 1940 г.
7 "Germany and Shakespeare", The Times, 25 апреля 1940 г.
8 "Shakespeare 1940", Wile and Macht: Fuhrerorgan der nazionalsozialistischen jugend" 8, №3 (1 февраля 1940): 1. здесь и далее все переводы с нем. — Zoltan Markus.
9 Measure for Measure, The Arden Shakespeare, ред. J.W. Lever (1665; New York: Routlege, 1988) 93-94
10 Herbert A. Frenzel "Ist Shakespeare ein Problem?" Wille and Macht 8, № 3 (1 февраля 1940 г.)
11 Там же.
12 Gerhard Hauptmann, "Deutschland und Shakespeare", Shakespeare Jahrbuch 51 (1915)
13 Wolgand Keller "Die 76. Hauptversammlung der Deutschen Shakespeare-Gesellschaft zu Weimar", апрель 1940: Ansprache und Jahresbericht des
Prasidenten Professor Wolfgang Keller
14 Werner Habicht подцеркивает, что, несмотря на частые заявления о том, что Шекспир был немецким классиком наряду с Гёте и Шиллером, немецкие историки литературы склонны считать Шекспира иностранным автором, всего лишь "повлиявшим" на драматургию. (Werner Jabicht, "Shakespeare and the German Imagination: Cult, Controversy, and Performance", в "Shakespeare: World Views, ред. Heather Kerr, Robert Eaden, Madge Mitton [Newark: University of Delaware Press, 1996]
15 Marjorie Garber, "Shakespeare as Fetish" в "Symptoms of Culture (New York: Routledge, 1998)
16 John Elsom Is Shakespeare Still Our Contemporary? (London: Routledge, 1989). См. также Dennis Kennedy Foreign Shakespeare: Contemporary Performance (Cambridge: Cambridge University Press, 1933)
17 Fredson Bowers, On Editing Shakespeare (Charlottesvile: University Press of Virginia, 1996)
18 Kastan, Shakespeare after Theory, 62-63
19 Там же.