Карты чужеземных земель и морей, нарративы путешествий эпохи раннего модерна дают читателю представление о далеких местах — частичное, пристрастное и искаженное. Конечно же, невозможно картографировать или записать нечто, что даст полную картину чужеземных земель и народностей. Похоже, что эта невозможность — железный закон репрезентации. И возникает вопрос — как тесты раннего английского модерна организовывали и представляли данные, собранные путешественниками? Каковы были обычные способы репрезентации и как эти способы укрепляли или изменяли когнитивные привычки писателей и читателей, которые производили и потребляли трэвел-тексты? Почему информация определенного вида включалась в книги, а другая информация отбрасывалась? Это большие вопросы, на которые в короткой статье нельзя дать исчерпывающий и адекватный ответ, но можно попытаться проработать некоторые частные вопросы относительно потоков информации о других культурах и ландшафтах и о том, как эти потоки влились в английскую культуру модерна.
Основной тезис: труд путешественников, сбор информации и описание далеких стран — все это отодвинулось на задний план и потерялось за фетишизацией текста как предмета потребления.
Эта фетишизация подогревалась тенденцией определить «открытие» в терминах потребительских товаров и обменных ценностей, продуцируемых английскими транзакциями в специфических местах в рамках расширения глобальной торговой сети. Как всего лишь абстрактные линии на карте стали диктовать условия последующей истории, так и культурные дефиниции и конвенциональные этнографические и географические описания стали диктовать условия самоопределения англичан как торговой, экспансионистской нации, добравшейся до всего остального мира чтобы получать и тратить предметы потребления. В каком же смысле трэвел-тексты раннего модерна работали на фетишизацию потребления?
William Pietz отмечал, что «фетиш» как идея, как проблема и как новый объект не отвечает ни одному предшествующему дискретному обществу. Он появился в кросс-культурных пространствах на берегах Западной Африки в шестнадцатом-семнадцатом веках1. В межкультурной торговой среде береговой Западной Африки, где португальцы начали торговлю рабами, представители зарождающегося морского капитализма исследовали берег Африки на предмет материальных ресурсов, включая золото и человеческий материал. Они искали путь в Индию через океан. Согласно Pietz1, между пятнадцатым и шестнадцатым столетиями «фундаментально изменилась концепция природных и материальных объектов» . Pietz замечает, что это изменение иллюстрируется примерами собраний рассказов о путешествиях, компилированных такими авторами, как Джованни Батиста Рамузио из Венеции, Теодор де Бри из Франкфурта, Ричард Хэклют и Самюэль Пурчас из Англии 3. В этих текстах правда материальных объектов может быть увиденной в терминах технологической и потребительской ценности их использования, «реальность» которой подтверждается «транслируемостью» среди чужих культур. Все другие значения и ценности, атрибутируемые материальным объектам были поняты как культурно-специфичные заблуждения. 4 Здесь Pietz описывает возникновение современного материалистического дискурса, и преимущество якобы объективной логику секулярно-рационального маркетплейса перед любой докапиталистической традиционной системой ценностей.5
Западной Африке слово «fetisso» на пиджине значило материальный объект обмена, имевший высокую социальную ценность. Слово «фетиш» использовалось Карлом Марксом в «Капитале» в значении, с марксистской иронией указывающем на варварскую жестокость, примитивное поклонение объектам и тираническую эксплуатацию, практикуемую самим капитализмом, который фетишизирует предметы потребления, наделяя их «магической» силой, чтобы произвести обменную стоимость, маскируя при этом грубые реалии капиталистической эксплуатации, которая формирует базис этой обменной стоимости.6 И это была долгая по времени и расстояниям экспансия заморской торговли, в результате которой класс английских купцов получил беспрецедентное накопление и реинвестирование капиталов. В то же самое время, мы не должны забывать о том, что когда заморская торговля стала превалировать в Англии, все больше становилась дистанция между предметом потребления как локальным, демистифицированным продуктом труда и товаром как мистическим фетишем. Мы испытываем абсолютно разные чувства по поводу яблок, которые покупаем на местном рынке, чтобы их съесть сегодня и кроссовками Nike, сделанными за тридевять земель малооплачиваемыми азиатскими рабочими, которые мы покупаем в фетишизированных местах вроде Niketown. По такой же аналогии, в Елизаветинской Англии шерстяная шапка купленная у местного ремесленника, не вызывала того трансгрессивного трепета или фетишизированного престижа, как турецкий ковер или одежда из шелка. Импорт luxury-товаров был веками доступен английской верхушке. Внешняя экспансия, усилившаяся в конце шестнадцатого века была беспрецедентной. Как результат, страна была наводнена зарубежными товарами.7 Это явилось началом глобального товарного фетишизма, триумф которого мы наблюдаем сегодня.
Но если мы вернемся с тезису Pietz о том, что нарративы ранних открытий модерна являются индикаторами и воплощениями капиталистической фетишизации, мы найдем, что Pietz предлагал ранние колониальные тексты, включая свидетельства о ранних путешествиях, изучать «как новые продукты» , появившиеся в результате внезапных встреч радикально гетерогенных слов; как дескриптивные записи, они являются весьма фантазийными. Но поэтому и возможно видеть их« как остатки законов, воплощающих новые формы социального сознания».8 Что Pietz так и не исследовал, это фантазийные проекции, которые найдены в discovery texts и аккомпанируют эмпирическому фетишу в форме количественно выраженных списков товаров, зачастую с указанной обменной стоимостью. Ранние нарративы «больших открытий» эпохи модерна функционируют как знаки или карты, указывающие на потенциальное коммерческое или колониальное предприятие. Эти списки дополняют основное «тело» текста, указывая путь через всю книгу когда читатель обращается к оглавлению. Некоторые исследователи, напр. Daniel Vitkus, полагают что трэвел-тексты буквально указывали путь, как маникула на полях указательным пальцем направляла читателя с определенным блокам текста.9 Одна из функций ранних модерных текстов о географических открытиях и путешествиях — указать путь будущей энергии предпринимательства, торговой и колониальной активности. Пытаясь помочь читателю понять другие страны и их людей, книги о путешествиях давали не только линейное повествование о поездках и наблюдениях, но и размещали карты, диаграммы, списки.
Содержание, появляющееся на первых или последних страницах таких книг, было своего рода содержанием содержания — основная масса текста уже организовала и оформила длительный и сложный процесс, выбирая наиболее значительные и полезные детали, чтобы сформировать свой рассказ, а многое оставить невысказанным. Множество ранних модерных книг являлись справочниками, конспектами (практика, перенесенная из ранней рукописной культуры в печатную). К середине шестнадцатого века в Англии эта практика все еще была важным элементом педагогической системы, в которой обучалась правящая верхушка. И конечно, придворные, советники, бюрократы, купцы и экономисты были воспитаны в этой культуре. От Габриэля Харви до Фрэнсиса Бэкона и более поздних авторов, английские писатели и читатели совместно порождали и воспринимали абстракции, которые пытались в краткой форме выразить сущность аргумента, повествования или же целой отрасли знания.10 Эта литературная дистилляция функционировала как бюрократическая процедура, в которой секретарь или прото-функционер мог легко и быстро предоставить информацию, редуцированную из обширного массива частностей к короткому обзору или выжимке, выражающей суть. Такая процедура восходит к двум способам сбора и синтеза информации:
- схоластическая традиция, компилирующая авторитетные источники в форме сборника
- энциклопедии эпохи модерна — коллективные научные проекты, в которых эксперты в своих конкретных областях вносили вклад в проект универсального знания Просвещения.
Такой вид интеллектуального труда становится все более важным во времена, когда печатные книги множатся как товары народного потребления, доступные читателям за пределами монастырской или придворной среды. Для ранней модерной культуры синопсис в начале книги был весьма распространен. Например, в печатном издании «The Travel of the Three English Brothers» (пьесы, написанной в 1607 г. Джоном Дэем, Уильямом Роули и Джорджем Уилкинсом).11 Драма представляет на сцене подвиги трех путешествующих братьев Шэрли, Томаса, Энтони и Роберта, чьи приключения большей частью приходятся на Турцию и Персию. В посвятительной части текста есть извинение за невозможность представить братьев Шэрли более точно или полно: «Будучи не в состоянии полностью представить содержание, мы законспектировали большой том в краткий сборник, который, как мы надеемся, будет для всех убедительным».13
Слово «Travel» в названии пьесы относится к страданиям, испытаниям и трудностям, выпавших на долю трех странствующих братьев. В шестнадцатом веке и начале семнадцатого, «travel» была формой «travail» (тяжелого труда). Позднее, это слово стало ассоциироваться с досугом и развлечением, а «travail» по-прежнему относилось к труду и страданиям. Сегодня у нас есть два отдельных слова с двумя разными значениями, разным произношением и разной орфографией. В XVI-XVII веках орфографического различия не было, travel было travail: тяжелой работой, болью, страданием. Раннее модерное «travel» было чем-то, что нужно терпеть, а не наслаждаться (тесное судно, пропахшее водорослями и рыбой или дорога с канавами и ухабами). Вот дефиниция раннего travel/travail из OED: «физический или умственный труд, особенно болезненный или угнетающий по своей природе; усилие; проблема; трудности; страдание».13 Travel как travail было связано с трудной работой коммерсанта: вы не особенно желаете с риском преодолевать большие расстояния, но вам приходится делать это самому либо нанимать других — чтобы заработать.
Считается, что для Колумба целью его долгого путешествия из Европы в предполагаемую Индию было открытие кратчайшего торгового маршрута. Однако, ряд исследователей, напр. Виньо, полагает, что Колумб сознательно подделал записи в судовом журнале и переписку с Тосканелли, на самом деле решив отправиться к полумифическим на тот момент землям Бразилии и Антилии. Как бы то ни было, Колумб и множество других мореплавателей, описавших свои приключения для широкого круга читателей, фальсифицировали или просто скрывали неприглядные подробности своих приключений дабы оставить добрую память о себе и заработать на продаже книг. Беспорядочная подготовка к морскому походу, недостаток продовольствия, тяжелый труд и множество смертей — все это скрывалось в текстах, облекаясь в форму познавательной и практической информации, которую читатель может использовать, оставаясь в неведении относительно жертв, понесенных колонизаторами на своем пути к славе.14 Более того, трэвел-тексты шестнадцатого-семнадцатого веков не жили в эстетике приключений, как более поздние книги: наоборот, они собирали фрагменты информации, которые объективировались, импортировались и продавались тем читателям, которые ценили такого рода сборники данных.
Путешествия эпохи раннего модерна были достаточно жесткие, но читать про путешествия других людей, оставаясь при этом дома, приносило удовольствие. В своей работе «The Boke named the Governour» в 1531 г. сэр Томас Элиот описывает наслаждение, с которым читатели изучали географические тексты и карты (вольный перевод с middle english):
«Что за наслаждение за час познать невиданные царства, ощутить себя среди храбрых мужчин и бесчисленного разнообразия людей, животных, рыб, деревьев, фруктов и трав. И это не выходя из тепла своего дома, избегнув опасностей морских и сухопутных путешествий».
Для Элиота, удовольствие от прочтения информации о путешествиях, пусть находясь в комфортном кресле, было получением правдивой, выстраданной другими людьми информации. И это наслаждение становилось еще более интенсивным и приобретало почти магический смысл — все богатство мира, а также тяжелый труд странников сжимаются во времени и пространстве в один час, проведенный в уютном кабинете собственного дома. Элиот определенно предпочитал оставаться в кресле, оставляя путешествия другим, более авантюристичным натурам.
Идея о том, что путешествие может стать позитивным образовательным и эстетическим опытом оставалась спорной до семнадцатого века. Фактически, желание путешествовать рассматривалось как разновидность психического расстройства. Одержимые жаждой странствий выводились в ироническом свете в пъесе «Valpone» Бена Джонсона или «Антиподах» Брома. Несмотря на это, люди путешествовали ради заработка, дипломатической работы и освоения колоний (последнее было самой трудной задачей). Сначала путешествовать могла себе позволить исключительно аристократия и буржуазия. В шестнадцатом-семнадцатом веке путешествия для коммерции или удовольствия были недоступны для подавляющего большинства людей, привязанных к местам своего обитания. Для того, чтобы покинуть страну, нужно было как минимум получить паспорт, что в Англии того времени для простолюдина было весьма нетривиальной задачей. Теперь поговорим о труде, с которым было сопряжено составление книг о путешествиях. Те сжатые сухие справочники о неизведанных землях, народах и обычаях в буквальном смысле были оплачены страданиями, а часто и жизнью многих мореплавателей и путешественников. Не случайно в некоторых таких книгах повествование идет от множественного лица. «Мы» — показывает коллективную работу множества не только путешественников, но и корабельной команды, носильщиков, слуг и других работников, участвовавших в путешествии. Рассказчики таких историй представляли себя как глаза и уши этого единого трудового тела, которое редко вообще упоминалось в других книгах.
Когда ранние английские писатели книг о географических открытиях представляли свои наблюдения в форме печатного издания, зачастую они были вынуждены действовать в рамках новой социальной идеологии. В эпоху раннего модерна, «новой географии» или «новой картографии» мир стал восприниматься иногда все еще упакованным в небольшие тексты, претендующие на описание всего, что только есть на земном шаре, а иногда нарратив путешествия был развернут линейно через конкретное время и пространство. Из космографических справочников-приложений к атласам или ограниченных местом действия трэвел-книг в ранней модерной Европе возник новый тип информационной компиляции и потребления этой информации. Вероятно, это сыграло роль в переключении с умопостроений по аналогии к иерархическому мышлению, от метафизического видения мира к коммерческому, где мир представлялся как склад циркулирующих материальных ценностей. Эпоха mappa mundi (средневековых географических карт) и сменилась эпохой научных и коммерческих инноваций. Система магических, оккультных аналогий, которая структурировала средневековье и раннее модерное понимание материального мира, утратила свою идеологическую силу после Реформации и перед Ренессансом. Аккуратная синекдохическая симметрия концентрического космоса постепенно уступила место упорядоченным каталогам с результатами точных измерений. Целое сменилось специализированными списками вещей, имеющих материальную ценность. В раннем модерне этот недостаток всеобщего ощущался довольно остро, потому что система Птолемея более не могла включить известный к тому времени мир. Также никто не мог предоставить полного и достоверного географического описания, пока на Земле оставались «белые пятна». Terra Incognita упрямо сопротивлялась включению глобальному или космологическому. Согласно Франку Лестринганту, эта «космографическая революция», начавшаяся в шестнадцатом столетии, «резко разорвала привычные масштабы и изменила способ видения мира, и, соответственно мир как таковой».17
Это то, что Бернард Клейн называл «картографической транзакцией», сдвигом доминирующей пространственной модели, в которой Средиземноморский центр мира уравновешивался нецивилизованной, а, возможно, и вовсе нечеловеческой периферией. Эта модель сменилась другой, представляющей глобус как обширное живописное пространство, готовое для европейских путешествий.18 Этот эпистемологический сдвиг мы замечаем не только в картографии, но и в текстах самых разных жанров и форм. Новая эпистемология породила новые организационные принципы и дискурсивные построения, новые пути классификации того, что было «открыто», а также новые способы придания ценности вещам, местам и людям. Этот новый подход мы наблюдаем в трудах Фрэнсиса Бэкона, чьи научные проекты и описания открытий идут параллельно с собиранием новых эмпирических данных и частыми рабочими вояжами между Европой и Средиземноморьем. Этот дуализм четко прослеживается во фронтисписе к «Novum Organum» Френсиса Бэкона (1620), изображающем судно, проходящее между Геркулесовых Столбов — аналогия для погони за научными открытиями, которые, по мнению Бэкона станут результатом его нового метода (рис. 24).19 Фокусируясь на близком и систематическом наблюдении материальных вещей, Бэкон надеялся редуцировать чрезмерное множество объективных феноменов к их сущностным принципам. Одним из путей достижения этого, было обращение Бэкона к философам с призывом разработать упорядоченный список наблюдений. А в своей утопии «The New Atlantis», он представляет общество собирателей информации, Братство Соломонова Дома, которые систематически накапливали бесценные знания.
Один из центральных персонажей произведения — член братства Бретрен, которого Бэкон вывел как пародийного рассказчика и собирателя каталога мощных технологий и произведенных товаров, включая еду, медикаменты и текстиль. «управляющий» утопической страной объясняет рассказчику, что бенсалемиты (жители утопического острова Бенсалем) торговали не за золото, серебро или драгоценности; не за шелка; не за пряности; не за какие либо потребительские товары, но исключительно ради... света, ради роста во всех частях мира.20 Но рассказчик остался изумленным таким богатством: как повествователь из реального мира, он скрупулезно описывал в деталях ценную одежду, богатые ковры, подушки и предметы, которые носили и использовали высокопоставленные обитатели Бенсалема и Дома Соломона. Когда «отец Соломонова дома» рассказывал о технологиях и экспериментах, которые были реализованы благодаря накопленным знаниям, первый проект, который он упомянул, была искусственная шахта, которая могла производить металлы. Также он объяснил, что «Конец» Дома Соломона — это расширение границ Империи Людей.21 Технологии, имевшиеся в распоряжении утопической страны, включали, среди прочего, парфюмерию, драгоценные камни и «военные инструменты».22 Целью науки было отечественное производство ценных потребительских товаров (при этом не встречается описания труда, требующегося, чтобы все это создать). После рассказа о промышленности и ее продукции, Отец декларирует: «Это [мой сын], богатый человек в Доме Соломона»,23 и оставляет путешественника и его команду, подарив им две тысячи дукатов. New Atlantis Бэкона — место, где только знание нуждается в импорте, потому что с его помощью производится все, что иначе приобреталось бы посредством торговли.
Новое научное, картографическое и пространственное осознание мира вдохновило писателей на обширные описания мест, людей и объектов. С самого начала эпохи открытий литераторы раннего модерна внесли грандиозный, но несистематизированный вклад в создание каталогов мира. В процессе этого писатели несколько упростили понятие «commodities», и мир, в их представлении получился гигантским собранием потенциальных «commodities-товаров». В нашей статье «commodities» больше отсылает к магическому качеству, состоящему из ощущения ценности импортного объекта и обычного раннемодерного определения «легкости» или «удобства». Гилберт заявляет, что «Северо-Западный морской проход» (North-West Passage) — «Единственный путь для наших принцев к обладанию бесконечными богатствами всех восточных частей мира...что будет большим продвижением нашей страны, прекрасным обогащением нашего принца и неисчислимыми commodities для всего населения Европы»26 (здесь «commodities» намеренно не переведено, чтобы читатель смог сам представить себе значение данного слова. Гилберт также видит Северо-Западный проход как путь для основания новых колоний, где нуждающиеся ныне англичане обретут благополучие. По мнению Гилберта, «торговля с индейцами поможет занять детей бедняков и безработных (idle persons) изготовлением безделушек (trifles)».27 Гилберт считал, что открытие Северо-Западного прохода поможет трансформировать безработицу и бедность в продуктивный труд. Ирония в том, что «Discourse of Discoverie» Гилберта — нарратив об открытиях, предшествующий открытиям, и созданный до того, как эти путешествия случатся на самом деле. В дидактическом послании своему брату сэру Джону Гилберту, Хамфри Гилберт признает: «Ты можешь справедливо обвинить меня в безумии, если я соберусь открывать Утопию или любую другую страну, порожденную воображением, но Cataia (Китай) — хорошо известная страна, описанная всеми современными географами».28 Ретроспективно мы можем считать концепцию Гилберта утопической фантазией, держащейся на авторитетах из классических и современных текстов, но обреченной на поражение. Текст Гилберта отличается от нарративов открытий, не только указывающих путь, но и описывающих реальное путешествие и возвращение. Таким образом, «Discourse» может только спекулировать о благах и благоденствии, получаемых с открытием Северо-Западного пути, а отсылка к «Cataia» предполагает, что с открытием пути на Восток последуют высокие прибыли от торговли.
Второй пример географического текста эпохи открытий — «A Relation of the second Voyage to Guiana (1596)» Лоуренса Кеймиса, произведение о путешествии сэра Уолтера Рэйли в дельту Ориноко в поисках золота. В конце текста мы находим порно-тропическую дидактическую поэму, в которой эксплуатируется расхожее сравнение колонии с Virgin Land — девственной землей:
Riches with honour, Conquest without blood, Enough to seat the Monarchie of earth, Like to Ioues Eagle, on Eliza's hand. Guiana, whose rich feet are mines of golde,
Whose forehead knockes against the roofe of Starres,
Stands on her tip-toes at faire England looking,
Kissing her hand, bowing her mightie breast,
And eurey signe of all submission making...29
Изобилие с честью, покорение без крови,
Достаточно, чтобы устроить земную монархию
Как орел Иова на руке Элизы.
Гвиана, нога которой в золотой шахте,
А лоб стучится в звездный купол,
Стоит на цыпочках, глядя на сказочную Англию,
Целуя ее руку, кланяясь ее могучей груди,
Подавая все знаки подчинения.
Этот нарратив Кеймиса показывает имперские амбиции, призывая Английскую королеву (Элиза — это Елизавета I) последовать испанской модели покорения Перу и колонизировать Гвиану. Текст заканчивается таблицей с упорядоченными данными о реках и племенах, живущих на их побережье (рис. 26). Текст, ранее задействовавший поэтические и прозаические инструменты для обоснования колонизации Гвианы, теперь обращается к этому эмпирическому каталогу.
Рис. 26. Lawrence Keymis, A Relation of the second Voyage to Guiana (London, 1596), F4r. Beinecke Rare Book and Manuscripts Library, Yale University, Taylor 206.
Третий пример — текст, появившийся не только благодаря путешествиям и книгопечатанию, но также и переводу. Это перевод Jan Huygen van Linschoten «Voyages into ye Easte & West Indies», написанный в 1596 и изданный в Англии в 1598.30 Эта книга — компиляция тревел-текстов, описывающих путешествие Линшотена на Восток, а также вояжи других путешественников в различные части света. Книга собирает вместе этнографические, навигационные и коммерческие сведения. Страница за страницей, описываются различные ценные товары, которые теперь доступны к импорту из-за границы — от корицы и перца до рубинов и изумрудов. Целые разделы книги Линшотена были адаптированы Хаклютом и Пурчесом в своих путевых компиляциях. Таким образом, информация распространялась из книги в книгу, через переводы, подвергаясь рекомбинации и фрагментированию, демонстрируя, как каждый географический и этнографический текст становится, по определению Мишеля Фуко «узлом в сети», а не стабильной автономной «работой».31
Расположенный в конце приложения к произведению Линшотена текст включает &mlaquo;Наиболее достоверные сведения о всех, касающихся короля Испании рент, долговых требований, десятин и других доходов короля. (рис. 27). Для читателя книга представляется так: «Надеюсь, что она будет принята с любезностью , так как это восхитительно для всех, кто желает нового».32 Линкшотен одно время служил в португальской колониальной системе, что дало ему привилегированный доступ к информации, и сейчас, как своего рода промышленный шпион, он предоставляет эти данные другим — тем, кто может извлечь из них коммерческую пользу.
Формальная организация книг Линшотена, Гилберта и Кеймиса поощряют новые способы поведения и самоидентификации, которые сопровождают тревоги и надежды заморских экспансий. Тексты отражают путь наиболее здравых и сильных английских участников глобальной торговой матрицы. Эти предприниматели представляют такие формы организации данных, которые компенсируют нестабильную, недостоверную и запутывающую сырую информацию, поступающую от европейских торговцев и путешественников.
Со временем, когда географическая информация стала циркулировать в избытке, авторы и компиляторы стали печатать таблицы и графики с тем, чтобы предоставить их читателю без утомительного поиска в индексах и библиографических сносках. При этом ссылочный и индексный аппарат сохранялся нетронутым.
В представленных в этой статье трех нарративах мы видим пример широко распространенной тенденции. Нарративы географических открытий и книги о путешествиях (со списками, графиками и картами) включают двойную фетишизацию: они затуманивают большую часть путешествий и труда по собиранию данных тем, что скрывают процесс добывания и селекции информации, хотя ничего секретного или сверхъестественного в этих процессах нет. Мы видим глазами путешественника , мы можем отследить его вояж по карте, но то, что сделало его путешествие возможным, мы можем представить только по отрывочным намекам и иногда просачивающимся в прессу статьям.33
И, во вторых, книга сама является commiditie-фетишем: в ее описании людей и мест, она разделяет и делает различия путем придания ценности социальным, географическим и экономическим аспектам, задействованных в производстве и добыче commodities. Космографические справочники типа Cosmographia Себастьяна Мюнстера продолжали печататься в семнадцатом столетии, но наряду с ними получили распространение и локальные, более привязанные к конкретному месту произведения путешественников, поколебавшие значение и важность текстов, претендовавших на глобальное исследование мира.34 Этя смена божественного порядка эмпирическим процессом есть ни что иное, как то, что сегодня называется «глобализация». Другими словами, эпоха раннего модерна запустила процесс, который достиг кульминации в сегодняшнем Google-мире, без terra incognita. Мире, управляющемся глобализированным капитализмом, достигающим самых удаленных уголков земли и разрушающим разнообразие и отличия, так изумлявшие первооткрывателей этих земель.
1. William Pietz, «The Problem of the Fetish, I». По проблеме фетишизма также полезно будет прочитать его статью «Fetishism and Materialism: The Limits of Theory in Marx» в книге «Fetishism as Cultural Discourse;» (ред. Emily Apter и William Pietz, Ithaca: Cornell University Press, 1993).
2. Pietz, «Problem of the Fetish, II», 36.
3. Giovanni Battista Ramusio, Viaggi e Navigazioni (Venice, 1550); Theodor de Bry, India Orientalis (Frankrort, 1597); Richard Hackluyt, The Principal Navigations, Voyages, Traffiqves and Discoveries of the English Nation (London, 1599-1600); Samuel Purchas, Haklvytvs Posthumus of Purchas His Pilgrimes (London, 1625).
4. Pietz , «Problem of the Fetish, II», 36
5. James Kearney, «The Book and the Fetish: The Materialiry of Prospero's Text», Journal of Medieval and Early Modern Studies, 32 (2002): 443-68.
6.Карл Маркс, Капитал: Критика политической экономии, томl. 1 (Москва, Прогресс, 1963, часть.1
7. Информацию о быстрой английской морской экспансии шестнадцатого-семнадцатого века, см. Kenneth R. Andrews, Trade, Plunder and Settlement: Maritime Enterprise and the Genesis of the British Empire (1480-1630), CambridgeL Cambridge University Press, 1984. А также Robert Brenner, Merchants and Revolution: Commercial Change, Political Conflict and London Overseas Traders, 1550-1653 (Princeton: Princeton University press, 1993.
8. Pietz «Problem of Fetish, I», 6
9. О маникулах в ранних модерных текстах см. William Sherman, «Toward a History of the Manicule» в Owners, Annotations and the Signs of Reading, ред. Robin Myers, Michael Harris и Giles Mandelbrote (Newcastle, Del.: Oak Knoll Press; London: The British Library, 2005), 19-48.
10. Ann M. Blair: «Organization of Knowledge» в The Cambridge Companion to Renaissance Philosophy, ред. James Hankins (Cambridge University Press, 2007), 287-303.
11. John Day, William Rowley и George Wilkins, The Travels of Three English Brothers, в Three Renaissance Travel Plays, ред. Anthony Parr (Manchester: Manchester University Press, 1995)
12. Там. же. 54.
13. «Travail, n. 1,» OED Online, Май 2010, Oxford Universiry Press.
14. Richmond Barbour описывает эксплуатацию труда моряков в Ост-Индско й Компании, включая необходимость замены судовых команд вследствие большой смертности. «A Multinational Corporation: Foreign Labour in The London East India Company» в A Companion to the Global Renaissance: English Literature and Culture in the Era of Expansion, ред. Jyotsna G. Singh (Oxford: Wisley-Blackwell, 2009). 129-48.
15. Дискуссия об этом слове описана в этом томе в эссе у Sarah Kelen.
16. Сэр Томас Элиот, The boke named the gouvernour (London, 1531), 37v.
17. Frank Lestringant, Mapping the Renaissance World: The Geographical Imagination in the Age of Discovery, пер. David Fausset (Berkeley: University of California Press, 1994), 4.
18. Bernhard Klein, Maps and the Writing of Space in Early Modern England and Ireland (New York: Palgrave, 2001), 6.
19. Francis Bacon, Novum Organum, London, 1620)
20. Francis Bacon, New Atlantis, в Three Early Modern Utopias: Utopia, New Atlantis и The Isle of Pines, ред. Susan Bruce (Oxford: Oxford University Press, 1999), 168.
21. Там же, 177.
22. Там же, 183.
23, Там же.
24. Richard Haklyut, The Principall Navigations, Voyages and Discoveries of the English Nation (London, 1589)2r.
25. Там. же.
26. Sir Hamphrey Gilbert, A Discource of a Discouerie for a newPassage to Cataia (London, 1576)
27. Там же.
28. Там же.
29. Lawrence Keymis, A Relation of the second Voyage to Guiana (Lonfon, 1596)
30. Jan Huygen van Linschoten, His Discours of Voyages into ye Easte and West Indies (London, 1598).
31. см. лекцию Мишеля Фуко "Что такое автор".
32. Linschoten
33. В случаях неудачного путешествия, когда команда и пассажиры терпят лишения вместе, мы можем получить более развернутую информацию о той или иной экспедиции (если кто-то из нее вернулся), напри., David B. Quinn, The Last Voyage of Thomas Cavendish, 1591-1592
34. Sebastian Munster, Cosmographia (Basil, 1544). Космография Мюнстера была переведена на многие языки и появлялась на протяжении столетия в двадцати четырех изданиях. Полного издания на английском никогда не было, но в 1572 г. вышла сокращенная версия.
Верстка книг Цены на верстку Печать книг Книжные переплеты Технические рекомендации к макетам Типографский шрифт История книгопечатания История энциклопедий Английские первопечатники Дизайн книг